Задыхался. Натаниэль задыхался, и именно эта нехватка воздуха вырвала его из пучины кошмара, вернув в реальность. Он тяжело дышал, широко раскрыв глаза и уставившись испуганным взглядом в темную ткань балдахина. Биение сердца было сумасшедшим: оно истерично прыгало в груди, норовя выскочить в горло. Его трясло, а тело прошиб холодный пот, пропитав и ночную рубашку, и простынь. Эльф резко поднялся и почувствовал противный звон в ушах, от которого начинала кружиться голова. Закрыл глаза, опустил голову и закрыл лицо вспотевшими ладонями. «Это… был… сон», - отрывисто, желая успокоить самого себя, полушепотом произнес герцог. Выпрямился, запрокинув голову назад и ощутив, как по всему телу разлилась тягучей карамелью слабость, вобрал в легкие холодного воздуха – в его спальне было прохладно – и шумно выдохнул. Сильная дрожь не проходила.

Нужно было вставать. Словно находясь в бреду, мужчина опустил ноги на пол, вцепился руками за край кровати, смяв простыню, и замер, не решаясь подняться. Уставился пустым, лишенным желания жить взглядом в узорчатый паркет. Холодно. Было холодно. Сквозь туман, оплетший его разум, он услышал за окном противное завывание ветра. Нужно было вставать.

Скрипнули тихо половицы – Натаниэль встал, рукой опершись о ближайшую стену. Вдох, выдох. «Это всего лишь кошмар, нужно успокоиться», - вновь проговорил сам себе мужчина и облокотился уже всем телом о стену. Закрыл глаза, желая подавить в себе приступ истеричный смех, что стал когтями рвать его изнутри. Не смог – губ коснулась кривая, нервная улыбка.

Прошла неделя, неделя безустанных поисков и Юнилии, и Вильмы, пропавших без вести в одночасье. Отряды гвардии стирали подошву сапог, рыская среди обломков зданий Тор-Шолле, надрывали голоса, опрашивая каждого встречного, истязали собственные тела, отдаваясь заданию, отданному герцогом, даже под покровом ночи. Прошла неделя, и даже за этот короткий срок часть тайны, как гной на воспалившейся ране, вылезла наружу: Вильму похитил некто, кто уже несколько десятков лет зуб точил на его отца, Лиаса де Кайраса, за «предательство», за нежелание развивать дело, способное в одночасье загубить миллионы жизней, - выращивать, создавать и продавать наркотические вещества. Теперь этот некто, чье существование превратилось в одну полосу неудач, решил выплеснуть всю накопленную злобу на его единственного сына и стянуть с него то, что когда-то задолжал ему бывший герцог. А насчет Юнилии… было ничего – слуги тихо молились о том, чтобы Звездный дракон и Эдолина спасли ее и вернули в поместье.

Кое-как добравшись до шкафа, мужчина неохотно открыл дверцы, вытащив оттуда рубаху, шоссы, пурпуэн и мантию, отороченную пушистым мехом, и стал одеваться, напрочь забыв о собственных слугах. Как только теплая накидка легла на его плечи, в его покои ворвался запыхавшийся Элиот с поднятой дыбом короткой шерстью – его звонкий цокот копыт Натаниэль не слышал – витал в темном тумане, созданным кошмаром – и, увидев своего господина, задыхаясь произнес:
- Там… внизу… Юнилия… двери…

Одного лишь ее имени было достаточно, чтобы Натаниэль, терзаемый остаточной дрожью от своего сна, сорвался с места и выскочил из комнаты, цепляясь пальцами за перила лестниц и сбегая по ступенькам вниз.

Почему-то именно сейчас голос надежды, что все это время надрывно кричала внутри души эльфа, мужчина слышал лучше всего.

Под ногами разверзалась земля, делая каждый шаг Натаниэля неустойчивым: мужчина, задыхаясь от бешеного ритма сердца, что клокотало где-то в горле, руками цеплялся за все, что попадалось ему на пути. Он хватался за тонкие перила и стремительно летел по ступенькам вниз, пытаясь удержаться на дрожащих ногах; опирался о холодные стены, отталкиваясь от них и продолжая нестись вперед, к выходу из поместья. Плотная и тяжелая одежда замедляла эльфа, неосязаемыми цепями сковывая каждое его действие, и мужчина, срывая дыхание до хрипа, лишь больше прикладывал сил, чтобы бежать.

Тяжелый шаг, гулким эхом раздающийся в пустынных коридорах, пробуждал все поместье ото сна: встревоженные слуги зажигали свечи, что поочередно вспыхивали в разукрашенных изморозью окнах, разгоняя ночную темноту; следом стали драть горло псы, заунывно воя и лая, и их звонкие голоса слились с криками других испуганных слуг. Горло начинало саднить, его раздирало невидимыми когтями, оставляя знакомый медный привкус на корне языка.

Дверные петли, застывшие от зимнего холода, туго поддались, неприятно полоснув скрипучим лезвием по ушам. Злой ветер – в лицо, ноги – в снегу, что окутал пушистым одеялом улицы, деревья, дома. Идти тяжело – дороги не видно, а слуги еще не успели расчистить снежные барханы. Герцог утопал в снегу, утопал в его хрусте, продолжая идти до кованых ворот, скрывающихся в утреннем мраке. Внезапно – ржание, затем – скулеж. С каждой секундой танцующие тени становились более четкими, понятными, и вскоре Натаниэль замер, не в силах пошевелиться: он чувствовал, как его тело охватывает дрожь, высасывающая силы – все, вплоть до последней капли, а сердце стискивает когтистая лапа Скверны.

Юнилия… Это была она, вне всяких сомнений. Измученная, истощенная и… израненная она обмякла в руках сторожка, едва мужчина смог уберечь герцогиню от падения в колючий сугроб. Зверь, на котором приехала эльфийка, в панике метался из стороны в стороны, а собаки, боясь быть затоптанными под его мощными копытами, с визгом отскакивали и щерились, норовя вонзить клыки в мягкую плоть коня.

- Юнилия! – на выдохе выкрикнул Натаниэль и почувствовал, как ледяной воздух обжег его легкие; он подбежал, едва не падая в снежные сугробы и перехватил свою супругу, позволив сторожу успокоить коня с алой пеной у рта.

Руки, объятые нервной дрожью, осторожно каснулись сквозь легкую вуаль снега – он тает, тонкими ручейками стекая вниз – растерзанной кожи, усеянной множеством шрамов, ссадин и коричневых корост. Пальцы нащупали на спине огромную рану. Герцог не мог дышать – не хватало воздуха, словно кто-то его жадно пил рядом с ним; мужчина бессильно опустился на колени, позволив зимнему холоду свирепым хищником вгрызться ему в ноги. Сердце шумело в груди, и этот стук, ставший монотонным звоном в ушах, окутал Натаниэля, насильно утягивая его в туман. Он не видел ничего, кроме лица Юнилии, некогда прекрасного лица, что теперь было измучено, изуродовано чьими-то когтями, охвачено нездоровым румянцем. Ее трясло от слабости, нахлынувшей огромной морской волной, и тело, в котором едва ощутимо билось сердце, становилось все холоднее.

В груди защемило.

Натаниэль часто задышал, склонившись над эльфийкой и коснувшись ее лба своим. Он смотрел, широко раскрыв глаза, в пустоту, что пожирала его сознание и сладко шептала ему на ухо одну единственную фразу: «Она умирает». От мыслей – в холодный пот. В горле мгновенно пересохло. Руки невольно сжали Юнилию, впились в бледную кожу, и ее лед игриво лизнул пальцы – они пылали эфемерным пламенем. «Она умирает вместе со своей красотой, - герцог внезапно ощутил гнилое дыхание Скверны у себя на затылке, почувствовал, как ее когти скользнули по шее, и задрожал от этого еще сильнее, поглощенный настоящим ужасом. – Она не застынет навечно».

Он даже не заметил, как прибежали другие слуги.

- Что б тебя! – шепот, пропитанный ядом отчаяния, срывается с губ и теряется в разрастающемся вокруг гомоне, и мужчина, пошатываясь, встал на ноги. – Выводите Иву на задний двор, быстро, быстро! – голос срывался на высокие ноты; в мужских серых глазах чувствовался лишь страх да ужас. – Зовите знахарей, выдергивайте их из постели, готовьте травяные отвары! Делайте хоть что-нибудь!

Под злобный свист ветра, что танцевал бурный вальс со снегом, и непрекращающееся восклицание слуг, сменяющееся вздохами и всхлипами, эльф понес ее обратно в особняк. Он видел, как едва заметно вздымается ее грудь, видел, как дрожат бледные губы и покрытые снегом ресницы, видел… как жизнь медленно покидала ее тело, и осознание этого отравляло хуже ядов, хуже проклятья! Внутри души горел пожар из противоречивых чувств, что кидались друг на друга в смертельной битве, желая уничтожить своего противника навсегда: скверная жажда конца, из года в год подтачивающая нервы эльфа, и вопиющая совесть, отрезвляющая разум.

Стоило только зайти внутрь поместья, как к Натаниэлю тотчас подлетели женщины-служанки, уводя его в ближайшую из спален. Загремели тазы с травяными отварами, зазвенели склянки, зашуршали ткани: они снимали со своей госпожи изорванные тряпки, пропитанные грязью и кровью, омывали ее раны и ссадины, бережно обходя гнойные нарывы, в то время как герцог мрачной тенью стоял возле двери, закрыв лицо рукой – не желал смотреть, боялся вновь услышать тот самый скрипучий голос, от которого прошибал холодный пот.

Знакомое цоканье копыт вырвало мужчину из плена мыслей, и он, растерянный и отрешенный, обернулся, стоило двери слегка приоткрыться: Элиот, отведя уши назад и поджав хвост, тихо сообщил своему господину, что Иву вывели на задний двор и она стоит возле дверей. Безмолвно кивнув, эльф неохотно отошел от стены и направился к кровати, на которой лежала без сознания Юнилия, одетая уже в новые чистые одежды – белую сорочку. Одна из служанок взяла в руки теплую накидку и, прижав ее к собственной груди, с надеждой взглянула на Натаниэля, и тот вновь подхватил угасающее тело герцогини и, борясь с внутренней скверной, понес ее к Иве.

Драконы – могущественные существа, которым под силу невозможное: они могли даровать жизнь кому-либо, так и забрать ее без возражений. Они, словно были богами, но только из плоти и крови, и жили, поддаваясь простым желаниям о еде и сне и позволяя эмоциям брать над собой контроль. Золотая драконица, что служила оберегом семьи де Кайрас, широко распахнула свои маленькие каштановые глаза, сделала шаг навстречу эльфу с Юнилией в руках и осторожно опустила голову, принюхиваясь к аромату трав, что перебивал спекшуюся кровь и гнойную слизь. Ее ноздри затрепетали, и она фыркнула, коснувшись кончиком носа тела герцогини.

- Прошу… - с горьким отчаянием произнес Натаниэль, с надеждой заглядывая в драконьи глаза, что внимательно смотрели на своего господина.

Ива наклонила голову, издав глухое ворчание, дернула хвостом и прикрыла глаза – тело эльфийки медленно покрывало приятное золотое свечение. Раны исчезали, медленно и неспешно, не оставляя после себя ни грубых рубцов, ни багряных шрамов, что уродливыми пятнами расползлись бы по ногам, рукам, спине, груди и животу. Они затягивались, возвращая Юнилии ее привычную молочную кожу, безупречно чистую и… идеальную.

- Спасибо… - все, что смог произнести герцог, перед тем, как утонуть в приливе безумной слабости.

***

Камень, гладкий, отполированный камень приятно переливался внутри бледно-розовым цветом и отсвечивал на солнце тусклой радугой. Эти цвета, смешиваясь между собой, едва заметно двигались, кружась и расходясь в странном танце. Герцог осторожно провел пальцами по камню Оршла, что находился в серебряной оправе, и резко сжал его в руке, словно желая раздавить артефакт, обратить его в прах и избавиться от него, как от ненужного мусора. Он, ссутулившись и сжавшись, опустил голову и руки, опершись локтями о собственные колени, тяжело выдохнул.

Серебряная цепочка радостно блестела, виляя навесу подобно маятнику.

Это было невозможно… Все эти мысли, коверкающие и отравляющую душу, что преследовали его с самого детства, были невыносимы. Они испивали из мужчины все соки, натягивая струны нервов до предела, и, проводя по ним острыми когтями, с ядовитыми ухмылками наблюдали за агонией, в которой билось его истерзанное сознание. Рука вновь изо всех сил сжала артефакт, а сам мужчина, стараясь отвлечься от той боли, разрывающей его изнутри, стиснул до скрежета зубы. Он ненавидел сам себя, его ненавидела за это жизнь, его ненавидела сама…

Натаниэль осторожно поднял взгляд, скрытый за сбившимися волосами, на небольшую статуэтку богини Эдолины, сделанную из мрамора. Она стояла, обняв какого-то одинокого ребенка, и улыбалась. Горько улыбалась.

…богиня.

Из груди, где сердце пропустило удар, вырвался сдавленный хрип, и эльф задержал дыхание. Точно. Теперь все сходилось. Все было просто и до смешного понятно! Тонкие губы исказились в кривой, нервной усмешке. Та, которую герцог чтил и уважал сильнее всех, та, кому он молился ночами напролет, отвернулась от него с первым вздохом и без раздумий отдала на растерзание всепожирающей Скверне: его рождение сопровождалось скандалом, разрушившим семью, а взросление оказалось изуродовано гниющей жаждой хладных тел, в которой Натаниэль с каждым годом утопал все сильнее и сильнее, пока полностью не пал как эльф, в чьих венах текла аристократичная кровь.

Каждый его шаг, каждое действие разрушало все вокруг, портило и уничтожало, обращая в ничто. Теперь он это понимал, прекрасно понимал, и от этого становилось так смешно! Мужчина сдерживался, чтобы не засмеяться в голос: ему казалось это настолько ироничным, что он с детства надрывал связки, читая молитвы Эдолине, которая была… глуха к нему, глуха! Рука зарылась в густые черные волосы, крепка схватила их, а затем отпустила, грубо зачесав назад.

Взгляд серых глаз снова пересекся со взглядом мраморной статуи, и смех, от которого уже становилось до невозможности дурно, сменился вспышкой обжигающего гнева, затрудняющего дыхание – он душил его раскаленными цепями, обившимися вокруг шеи. Эльфа тотчас бросило в жар, а лицо изуродовала кровожадная маска оскала. Натаниэль резко поднялся со своей кровати, грубо бросив на пушистое покрывало жемчужный артефакт, и подошел вплотную к столику, на котором стояла статуэтка. Он схватил ее, опьяненный жаждой мщения, без размышлений, сжал руку до белых костяшек, а затем, замахнувшись, со всей силы бросил ее в стену.

Удар, и мраморная крошка снегопадом осыпалась на пол. В стене – мелкая выбоина, на паркете – изуродованный лик богини. Герцога охватила нервная дрожь, которую было невозможно унять. Он часто дышал, срываясь на сиплый хрип, а в глазах бушевала злость. Мужчина не чувствовал ничего, кроме ярости, что белой пеленой застелила его взор.

- Я давал разрешение?! – прорычал он, резко обернувшись в сторону двери, которая вновь приоткрылась без стука.

В проходе испуганно застыл Элиот, прижав уши и сделав шаг назад – его взгляд замер на взмыленном эльфа, что задыхался от буйства ярости внутри собственной души. Слуга невольно сцепил руки в замок и вжал голову в плечи. Хвост с кисточкой дрожал. Этот первобытный страх, что читался в его широко распахнутых глазах, освободил мужчину из плена кипящей ненависти, резко выдернул его в реальность, оставив его со сквозной дырой в груди.

- Элиот… - тихо выдохнул Натаниэль – злость испарилась, оставив после себя лишь пепелище из чувств и мыслей, от которого по телу волной прокатилась слабость. – Прости меня, Элиот… - он сделал осторожный шаг, зверочеловек вздрогнул, но остался стоять на месте, позволив подойти своему господину ближе. – Я не… прости меня.

Герцог встал на колени, прижав мальчишку к себе и опустив голову тому на плечо. Дыхание мужчины все еще было сбито, а сердце стучало в бешеном ритме, словно пытаясь пробить ребра и вырваться наружу. Рука легла на мягкие волосы Элиота и осторожно провела по ним, затем снова и снова, пытаясь найти утешение.

- Я не могу так больше, Элиот, - дрожащим шепотом произнес он, не выпуская слугу из крепких объятий. – Я не могу, это не выносимо. Я… словно схожу с ума. Все это уничтожает меня, я уничтожаю сам себя своими же желаниями… - рваное дыхание обожгло кожу шеи зверочеловека, и та покрылась мелкими мурашками. – Я ее слышал, Элиот. Слышал Скверну. Она шептала мне на ухо то, что я хотел бы слышать меньше всего, когда взял Юнилию на руки. Я… - Натаниэль резко отпустил Элиота и взглянул тому в глаза, словно в них можно было найти выход, спастись от собственных бед, свалившихся на герцогские плечи, - у меня нет больше сил, я не знаю, что делать.

Элиот молчал, не решаясь разорвать нависшую паутину тишины, а мужчина ждал, терпеливо ждал ответа, слова чего-нибудь, что могло послужить тонкой соломинкой для утопающего, для него самого! Его взгляд светло-серых глаз был пропитан волнением и отчаянием.

- Господин… - осторожно пискнул Элиот. – Госпожа Юнилия пришла в себя.

Внутри что-то оборвалось, рухнуло, разбившись на тысячи осколков, что мгновенно превратились в пыль – дыра в груди стала лишь больше, и из нее сочилась черная вязкая слизь. Эльф опустил голову и закрыл лицо руками, делая глубокий вдох сквозь пальцы. Нужно было собраться с силами, нужно было, необходимо, но их практически не осталось – остались лишь жалкие остатки, как редкие объедки после сытного пиршества. Он был опустошен, сломлен, раздавлен, словно таракан, лишен всех чувств и желаний разом, однако даже так он должен был подняться на ноги и расправить плечи ради… Ради чего?

Он не знал – ответа не было.

- Хорошо, - полушепотом произнес Натаниэль и, слегка пошатываясь, встал с колен, оправил сбившуюся одежду и одернул меховую мантию – взгляд зацепился за артефакт, покоившийся меж складок ткани.

***

Камень, гладкий, отполированный камень приятно переливался внутри бледно-розовым цветом и отсвечивал на солнце тусклой радугой. Эти цвета, смешиваясь между собой, едва заметно двигались, кружась и расходясь в странном танце. Герцог осторожно провел пальцами по камню Оршла, но не сжал в отчаянии украшение, нет. Он, прикрыв глаза, поднес жемчужный артефакт к лицу и коснулся его губами, едва слышно произнеся: «Помоги мне хоть ты».

Рука, сжатая в кулак, постучала в дверь.

Гладкий камень, в недрах которого переливалась магическая энергия жемчужного дракона, едва заметно сверкнул – артефакт вновь закрутил колесо, остановившееся десятки лет назад: сознание всколыхнулось, неохотно поддаваясь неосязаемой силе, что тонким и прозрачным куполом накрыла все его страхи и переживания, а на поверхность грубо вытащила то, в чем всю жизнь хотел утонуть мужчина, - в непорочной любви к живому.

Перед глазами резко потемнело, а голова закружилась. Натаниэль оперся о стену, пальцами цепляясь за едва осязаемые шероховатости грубого серого камня, - чувствовал, как по телу разливается легкая слабость, оставляющая после себя дурное послевкусие в виде сбитого дыхания и мелкой дрожжи в ногах. Герцог, прикрыв глаза, глубоко вдохнул прохладный воздух – каждый раз как первый. Он прислушивался к собственному сердцу, чьи отголоски быстрого ритма колоколами звенели в ушах, и ощущал, постепенно успокаивается, приходит… в себя? Снова надевает маски, сделанные из искусного притворства и актерской игры? Эльф отпрянул от стены, запрокинув голову – уставился пустым взглядом в темный потолок. Не время об этом думать, не время разрушать клетку, которую он сам себе построил и в которую себя же и загнал. Не время…

Артефакт – в карман, ближе к сердцу. Тонкие пальцы коснулись холодного металла ручки двери, крепко схватили ее и потянули на себя, открывая перед взором Натаниэля укутанные легким сумраком покои Юнилии – только на нескольких свечах лениво танцевало пламя.

Служанка, сидевшая на кровати возле герцогини, тотчас встала и удалилась, оставляя своих господ наедине друг с другом. Она ушла… а эльф так и застыл мраморным изваянием возле входа. Он потерянно смотрел на Юнилию, живую и невредимую Юнилию, слыша эфемерный скрежет когтей по стеклу – прошлые желания, обдававшие смрадным дыханием, рвались наружу. Натаниэль тотчас опустил взгляд, схватился рукой за полу камзола, скрывающей меж складок тканей магическую вещь, крепко сжал пальцы на крохотных пуговицах.

Главное – собраться с мыслями. Вдох, выдох. Натаниэль опустил руку и, не поднимая глаз, дошел до кровати своей супруги, сел на ее край, утопая в объятиях мягких тканей и перины. Ее голос… пусть он и дрожал на редких словах, пусть в нем и проскальзывали нотки волнения, мужчина был и рад, и огорчен слышать его вновь: она все же была жива, цела, и осознание этого истошного вопило где-то под иллюзорным самообманом, надрывая горло из-за упущенной возможности. От этого начинало неприятно жечь где-то в груди.

Ее рука, холодная, но живая, легла поверх его, слегка сжала пальцы и замерла, а по тонкому стеклу купола поползла кривая трещина.

- Я рад, что Вы вернулись живыми, - сдавленным полушепотом произнес Натаниэль. – Рад, что… все позади.

Он солгал, и от этого становилось еще противнее на душе: для нее все только начиналось, а для него уже давно представление боли и отчаяния шло в самом разгаре! Мысли обращались в прах, черным пеплом просеивались сквозь пальцы, оставляя после себя лишь белую пустоту, в которой терялась даже сама душа. Герцог молчал, не в силах заставить выдавить из себя и пару слов: что говорить, как говорить, зачем говорить то, от чего разорвется и без того измученное сердце Юнилии? Однако эльфийка сама подошла к обрыву и занесла над бездонной пропастью ногу.

Следующий шаг – смерть…

Вопросы, волнующие герцогиню, сменялись одни другими, а Натаниэль уже всем телом ощущал, как рассыпается множеством осколков, острыми краями вонзающихся в душу, воздвигнутый им же купол. Перед глазами, как из темного переулка, выполз бурлящий кошмар: он вновь отчетливо видел, как Юнилия обвиняет его род, его отца, его самого во всех бедах, обрушившихся на их плечи. В ней пылала горькая обида, ставшая ее отравленным клинком, что без тени сомнения пронзил грудь. Это… его вина, потому что он был тем, кто отнимал счастье других и заменяет их горем, и чем громче произносил обвинения этот супруги из кошмара, тем сильнее мужчина в них верил.

Рвение герцогини узнать правду выбивало воздух из легких, и эльф, словно забыв, как дышать, рвано выдохнул. Убрав свою руку из-под женской ладони, он закрыл лицо, отдаваясь на растерзание эмоциям, разрывающим его на жалкие лохмотья. Ему казалось, что он слышал чей-то смех, но все, что долетало до его ушей, было взволнованным дыханием его супруги. Мужчина стиснул до скрипа зубы, надеясь, что легкая боль вернет его в чувства, но… нет.

- Все это моя вина… - шепотом произнес Натаниэль, убирая дрожащие от нервов руки от лица; он обернулся и с сожалением посмотрел на герцогиню. – Вильмы… нет. Ее похитили в тот день, когда исчезли Вы. Прошла неделя с того момента, и все это время мои люди безустанно рыскали по Тор-Шолле, но найти ее не получилось, - герцог опустил взгляд, поджал губы. – Ваши родители… Ваш отец, Юнилия, он… не выдержал горечи утраты и Вас, и Вильмы, и… - резко замолчал, нервно сглотнув – слов было достаточно.

Все давалось невыносимо тяжело, а еще тяжелее было видеть то, как бледнеет Юнилия.

Происходящее – кошмар. Он, распыляя внутри сознания ядовитые миазмы, медленно убивал: измученная душа обрастала уродливыми нарывами и покрывалась склизкой гнилью от его прикосновений. Герцог прекрасно слышал ее крик, от которого тело пробивало на крупную дрожь, а в кожу вгрызались холодные капли пота. Она… вопила в безмолвном отчаянии, срываясь на хриплый сип, однако вместо помощи получала остервенелые удары мокрой плетью. Бледные пальцы мужчины еще сильнее сжали холодные одеяла. Сердце объяла когтистая лапа и сжала его до боли. Отрезвляющей боли.

Происходящее – реальность.

Каждое слово, произнесенное в свинцовой тишине, насквозь пронзало чувства Юнилии, искусно разрезало их на тонкие лоскуты, а потом предавало бушующему пламени, что оставляло после себя лишь безграничное пепелище мыслей, надежд и желаний. Натаниэль беспомощно смотрел на то, как его взгляд супруги мутнеет, становится пустым, безжизненным; как бледнеет ее кожа и приобретает нездоровый, мертвенный оттенок; как дрожат бескровные губы, с которых слетал немой глас ужаса.

Перед глазами – ворота, в руках – Юнилия, чья жизнь, трепыхающаяся на тонком волоске богини, была в руках эльфа. Пальцы и ладони тотчас обожгло ледяным холодом – мужчина помнил эти ощущения, игриво щекочущие жажду утех с мертвой плотью. В нахлынувшем ужасе герцог убрал руки, сжал их в кулаки – дыхание сбилось.

Снова воспоминания того дня, сливающиеся воедино с поглощенными скверной желаниями, всплыли перед глазами. Натаниэль опустил голову, скрыл стыдливый, испуганный взгляд за черными прядями волос и стиснул зубы до скрипа. Снова где-то рядом раздался звонкий смех, окутывающий и любовно утаскивающий его в болото безумия: чем отчаяннее эльф пытался выбраться из него, тем сильнее увязал в его жидких путах. Он уже чувствовал, как горькая мутная слизь заполняет его легкие, мешая дышать, - тер дрожащей рукой горло.

Громкие рыдания, горькие всхлипы и вой, рвущийся из глубины души, шквалом обрушились на Натаниэля, возвращая эльфа в сознание: он, вздрогнув, растерянно – и потерянно – посмотрел на герцогиню, чье сердце разрывалось на части от дурных вестей.

- Юнилия… - почти одними губами произнес он, ощущая, как колючий холод, вспыхнувший в сердце, расползается по всему телу – издевательский смех продолжал царапать слух.

Руки притянули хрупкую эльфийку к герцогу, крепко объяли ее и ласково провели по голове, желая успокоить – хотя бы немного – Юнилию. Натаниэль ощущал ее дрожь, что сковывала ее цепями, и от этого становилось еще тяжелее. «Прости», - полушепотом произнес он, опустив голову ей на плечо.

Все из-за него. Это его вина. Именно он, слепо следуя зову жажды, обрек себя и свой род на вечное страдание – осквернил его собственными руками. В груди резко и сильно кольнуло – перед глазами потемнело. Стиснув зубы, он рвано выдохнул. Нет… Он не такой, он – другой, он сам властитель собственной судьбы, а не его пороки, изо всех сил тянущие его на дно существования. В горле начинала жечь горечь. Он – другой…

Наверное.

***

Терять родственников – невыносимо, а когда судьба по собственной прихоти лишает тебя сразу двух дорогих тебе членов семьи, то выстоять перед таким ударом, добровольно выставив вперед грудь, почти невозможно. Натаниэль помнил себя, когда его отец покинул этот мир: тогда для молодого эльфа, имеющего хорошие отношения только с отцом, это было настоящим трауром, растянувшимся на долгие недели, и мужчина полностью понимал, что творится внутри сердца его супруги.

Элиот, что принес своему господину одежду, помогал эльфу одеться, а когда поднес мужчине зеркало, Натаниэль грустно усмехнулся – выглядел не лучше Юнилии: измученный непрерывным кошмаром эльф мог лишь дремать, изредка вздрагивая и подскакивая от любого шороха, и поэтому его лицо было болезненно бледно, с зеленоватым оттенком, а под глазами стали прорисовываться черные пятна. Едва он одернул камзол, как слуга-зверочеловек дернул ухом и посмотрел в сторону окна.

- Господин, экипаж прибыл.

Натаниэль ничего не ответил – только кивнул и, вобрав в легкие побольше воздуха, направился в сторону двери. Стук каблуков, что отпугивал гнетущую пустоту каменного коридора, сразу же заставил мужчину поднять взгляд. Возле лестницы стояла облаченная в траурное одеяние Юнилия… точнее, размытая тень от прежней герцогини, мрачная и отстраненная. Она одновременно смотрела и на герцога, и сквозь него, словно ее душа была где-то далеко, а бренное тело здесь, на земле.

- Юнилия, экипаж готов, - Натаниэль подошел к герцогине и подал ей руку. – Пойдемте.

Юнилия напоминала призрака, чей бесплотный дух находился в заточении – был прикован к стенам поместья, ставшим его вечной темницей.  Герцогиня стояла, будто бы замерев в нерешительности возле ступенек лестницы, и смотрела в пустоту, долго и пристально. Она обернулась лишь тогда, когда уставший голос эльфа осторожно коснулся ее ушей, но даже так эльфийка отрешенно взглянула на подошедшего герцога – не спешила покидать плотный иллюзорный туман, легший густым облаком на мысли. Натаниэль протянул ей руку, и та ее неспеша приняла, словно все еще пытаясь отличить, реален ли ее супруг или же его образ – наваждение истощенного сознания?

Медленно спускаясь вниз, Натаниэль придерживал Юнилию, пытаясь уберечь ту от падения: мужчина знал и видел собственными глазами, как была слаба его супруга и с каким трудом ей давался каждый шаг. Одно неосторожное движение, и… Грудь стиснуло невидимыми цепями, кусками вырывая из легких последний воздух – герцог шумно выдохнул, закрыл глаза, пытаясь отвлечься от пораженных скверной образов, пытающихся расплыться яркими пятнами перед глазами. Мужчина слегка сжал холодную руку эльфийки. Нет, он должен уметь управлять собственными желаниями, испепеляющими его изнутри, а не они им. Он повелитель собственной судьбы, а не мрак, что живет в нем. Он и только он!

Последняя ступень скрипнула – под ногами почувствовалась твердость натертого воском паркета. За лабиринтами коридоров – дверь, тяжелая деревянная дверь, чьи створки оголили сверкающее полотно зимы, окутавшее герцогский сад. Холодный ветер приветствовал господ, вышедших из теплого особняка, и закружил в танце вихрь пушистых снежинок, что мягко ложились на траурные ткани эльфов. Натаниэль взглянул на свою супругу и осознал, что ее бледная кожа была бела подобно свежевыпавшему снегу, а глаза напоминали глаза мертвеца, такие же стеклянные и безжизненные.

Горько, как же было горько и тошно осознавать то, что сейчас ему, винному герцогу, хотелось смотреть на Юнилию, любоваться ее красотой, соблазнительно находящейся на грани жизни и смерти, касаться ледяных рук… Эльф нервно сглотнул слюну, что невидимым комом встала в горле. Он чувствовал, как его вновь начинает терзать жажда, жажда наслаждения мертвым. Сейчас… именно сейчас герцогиня стала тем самым добродившим вином, способным утолить это раздирающее изнутри чувство, но… нет. Он не посмеет идти на поводу у собственных желаний. Больше не посмеет. Никогда.

Утопая в белых барханах, эльф довел свою супругу до экипажа, запряженного молодыми лошадьми, из чьих ноздрей клубился пар. Он помог ей взобраться в карету и следом приказал кучеру трогаться – времени почти не осталось. Поводья со свистом рассекли воздух, звери заржали, застучали копытами по холодной брусчатке, а карета со скрипом задрожала – поехала.

Тишина давила своей тяжестью, и Натаниэль, сидя рядом с герцогиней, не выдержал ее натиска – заговорил, пытаясь вытащить Юнилию из бездны отчаяния, но на каждый его вопрос женщина отвечала невпопад. Она не слушала, продолжала смотреть в небольшое окошко, и эльф покорно принял это – замолк.

Вскоре они прибыли на мерзлое кладбище.

Траур пеплом оседал на дне души, медленно сжигая ее изнутри: здесь, в царстве холодного могильного камня, было тяжело всем, но больше всего – Юнилии, тонущей в горе и захлебывающейся слезами от утраты отца и дочери. Простившись с родным отцом, она теперь стояла рядом с герцогом и дрожащими губами произносила несвязанные слова – бредила, как больной, одолеваемый сильным жаром. А Натаниэль слушал. Слушал и внимал, продолжая смотреть на искаженное болью лицо эльфийки. И от этого так сладко тянуло в груди.

- Хорошо, - тихо выдохнул мужчина, приобняв свою супругу и укутав ее в собственную меховую накидку, а затем обратился к рядом стоящему слуге. – Бардик, подгони экипаж ко входу.
- Уже? Но ведь еще не завершились похороны…
- Госпоже плохо, она очень слаба, - прервал его мужчина, осторожно поглаживая эльфийку по спине. – Я не хочу заставлять ее находиться здесь дольше, чем она сама может.
- Как скажете, господин, - Бардик кивнул и удалился.

Мужская рука касалась грубой ткани верхней накидки, защищающей от ледяных порывов ветра, и медленно проводила по спине вниз, останавливалась на талии и вновь возвращалась наверх, к плечам. Герцог чувствовал, как Юнилия дрожала то ли от холода, то ли от горя, то ли от всего сразу, но ничем помочь ей не мог. Он не отпускал ее ровно до прихода Бардика, известившего своих господ о том, что экипаж их ждет возле ворот. «Пойдемте», - тихо, почти одними губами произнес Натаниэль, отпуская Юнилию из своих объятий и вновь протягивая ей руку, облаченную в черную перчатку.

В карете снова воцарилась тишина, которую разбавляло лишь постукивание колес, тихий скрип дерева да тяжелое дыхание впряженных лошадей. Герцог молчал, молчала и герцогиня – каждый в собственных мыслях. Иногда у мужчины возникало желание заговорить, рассеять мглу, опустившуюся на них двоих, но стоило только ему встретиться с потухшим взглядом Юнилии, как сердце тотчас замирало от восхищенного трепета: впервые за долгие годы эльфу хотелось смотреть на нее с наслаждением, упиваться ее измученной красотой. Не в силах сопротивляться собственным желаниям, Натаниэль украдкой смотрел на нее, пока карета не остановила свой ход.

Прибыли.

Он первым вышел из кареты и, не обращая внимания на топчущихся рядом слуг, снова протянул руку Юнилии, помогая ей ступить в объятия снежных волн. Слегка приобняв ее и укрыв собственной мантией, герцог неспешно повел ее до главного входа особняка. Не успели закрыться за ними тяжелые деревянные двери, не добежали до них всполошенные слуги, как Натаниэль, снимая со своей супруги накидку, сразу же приказал подходящим к ним служанкам:
- Подайте травяной чай со сладостями как можно быстрее.

Две женщины, приняв верхнюю одежду своих господ, послушно кивнули и скрылись в паутине коридоров. И только один юный зверочеловек, личный слуга Натаниэля, остался робко стоять на месте. Он посмотрел на эльфа и, дернув длинным хвостом, взволнованно произнес:
- Господин, можно Вас на пару слов? Это срочное.

Мужчина замер, с удивлением смотря на Элиота, переминающегося с ноги на ногу. Срочное? В такое время? От этих слов, невидимой стрелой попавших в сердце, что-то заскреблось диким зверем в глубине души герцога и растеклось ядом дурное предчувствие по всему телу. Натаниэль тотчас напрягся.

- Прошу, Юнилия, подождите меня в столовой, я скоро подойду, - спокойно обратился он к герцогине и, кивнув зверочеловеку-слуге, быстрым шагом направился в ближайший зал.

За дверьми – светло-голубой зал, украшенный дорогой деревянной мебелью, однако внутри – немая пустота. Только разожженный слугами камин мерно потрескивал в самом конце – согревал эти толстые каменные стены. Вместо легких летних занавесок на изрисованных изморозью окнах теперь висели тяжелые шторы, ниспадающие прямо до каменного пола. Герцог тихо прошел до окон, а за ним, едва слышно цокая копытами, проследовал Элиот. Он заговорил тогда, когда его господин мягко кивнул – разрешил.

- Господин, пока Вас не было, прибыл и гонец с личным посланием от семьи Сартадит. Барон Ли-Тайль приглашает Вас отобедать у него в поместье через пять дней.

От одного лишь предложения в мужчине вспыхнула всепоглощающим пламенем злость: маска безмятежного спокойствия спала с лица, разбилась в дребезги о холодный пол особняка, оголяя перед Элиот искаженную злобой лицо. Как же противно, невыносимо противно, мерзко, словно окунули в помои – и все из-за одного лишь приглашения, небрежно переданного Элиоту. Натаниэль тяжело задышал, свел брови вместе и горячо, буквально плюясь каждым словом, заговорил:

- Какая наглость! Как отвратительно! – возмущение, клокочущее внутри сердца, его душило; он всплеснул руками. – Слать праздное приглашение в дом, где царит скорбь?! Я не намерен терпеть издевательства от этого отребья, немедленно вышли ему гонца с отказом!
- Прошу, господин, дослушайте — не все так просто, к сожалению, - осторожно, стараясь не усугублять сложившуюся ситуацию, продолжил Элиот; он отвел уши назад и, сцепив пальцы в замок, продолжил. – У нас с гонцом вышла неприятная беседа, и я был возмущен не меньше Вашего, но... Видите ли, господин Ли-Тайль хочет к Вам в долю.
- Прости?..
- Слухи распространяются быстрее, чем огонь поглощает деревья, господин. Знатные дома давно знали о Вашем договоре с почившим господином де Витроль, и теперь после его кончины, скорее всего, Вы вновь станете единоличным владельцем виноделен, поскольку рядом с печатью стояло имя только графа Неонала — не его супруги.

Натаниэль замолчал – потерял дар речи. Мысли спутались, сбились в клубок, который невозможно было распутать. Он отвернулся в сторону стены, оперся рукой об холодный камень поместья и часто задышал.

- И этот мерзавец надеется, что я возьму низшую знать под свое крыло?
- Именно так, господин.
- Чушь и вздор! – резко выкрикнул эльф, вновь поворачиваясь к Элиоту. – Я не согласен работать рука об руку с кем-то, кто проворачивает темные делишки за королевской спиной, пусть даже если он трижды окажется виноделом, снизошедшим от богини!
- Вам придется хотя бы его выслушать, господин, потому что... – слуга замялся – опустил взгляд в пол, а хвост затрепыхался меж ног. – Гонец не вдавался в детали — барон Ли-Тайль не посвятил его, но сказал, что дело касается Вашего... – он запнулся, пытаясь подобрать подходящие слова, и неуверенно, с опаской, поднял испуганный взгляд на герцога. – Господина Камила.

Слова – в сердце. Эльф ошеломленно уставился на зверочеловека, позабыв о том, что надо дышать. Тело словно парализовало – невозможно было пошевелиться, и только сердце в ядовитом страхе забилось, отдавая неприятной пульсацией в висках.

- Что?
- Право, я больше не знаю, но барон из семьи Сартадит очень настойчиво приглашает Вас на обед.

Рваный выдох вырывается из груди. Натаниэль, запустив пальцы в волосы, взъерошил их и нервно сглотнул. Нервная усмешка легла на его лицо, и мужчина резко мотнул головой, желая сбросить ее, как ненужный мусор – вниз. Приложив руку с согнутыми в кулак пальцами ко рту, он стал метаться из стороны в сторону, как загнанный в угол зверь. «Немыслимо, невозможно…» - единственные слова крутились у него на языке, однако, не останавливаясь ни на мгновение, он произнес совершенно другое:
- Теодор прибыл со своими людьми?
- Боюсь, что нет, но должны вернуться со дня на день.

Шаг стих – Натаниэль неожиданно остановился. Злость все еще бурлила, подобно гейзеру: захлестывала его полностью, обжигая горячими брызгами плоть, и от этого его начинало трясти. Убрав руку от лица, он глухо хмыкнул.

- Хорошо, так уж и быть, напишу ответ. Сможешь доставить письмо сегодня же?
- Да, господин, как прикажете, - Элиот хотел было уходить, однако герцог остановил его взмахом руки – слуга покорно остановился.
- Что насчёт Ровинады? Она здесь? Обдумала мое предложение?
- Да, она с честью принимает его.
- Хорошо, - уже более спокойно выдохнул мужчина, одергивая одежду – пытался успокоиться, прийти в себя, - тогда пусть она поднимется ко мне немедленно. А теперь ступай, я позову тебя, как напишу ответ этому проходимцу.

Богиня довольно танцевала на осколках безмятежной жизни Натаниэля, кружилась, наслаждаясь каждым движением, и вместе с ней колыхался подол пышного платья. За мягкими шагами – громкий хруст, из-за которого по всему телу расползались уродливые черные трещины; из кривых щелей сочилась вязкая смоль – скверна. Она тонкими – однако неиссякаемыми – ручейками стекала вниз, заполняя собой все пространство, где находился Натаниэль, и поглощала его без остатка.

Бледные пальцы мужчины пусть и дрожали, однако все равно крепко сжимали развернутое письмо и конверт со сломанной печатью – эльф без слов смотрел на строки, аккуратно выведенные его капитаном личной гвардии, и не шевелился. Только скользил взглядом, цепляясь за отдельные слова, словно за ними могла скрываться подсказка, способная стать ориентиром во мгле. Однако… в душе – пустота? Слуги не видели уставшем лице Натаниэля ни капли эмоций, среди этих точеных черт не было ничего, словно для мужчины это был… ожидаемый исход. Только они не знали, что внутри души их господина все равно что-то надломилось, оборвалось – перед ними он был таким же, как и до прочтения отчета от Теодора: спокойным, серьезным и… отрешенным.

Сложив конверт, мужчина убрал его за пазуху камзола, а сам обернулся к служанкам:
- Разыщите Мередит, старшую служанку, у нее должны быть ключи от всех дверей: госпожа Юнилия имеет привычку закрываться. И найдите ее как можно быстрее.

Слово герцога – закон. Услышав приказ эльфа, слуги тотчас поспешили удалиться, а сам мужчина направился в сторону покоев его супруги, поднимаясь вверх по лестнице, а затем блуждая по длинным каменным коридорам. В голове царила пустота, мыслей не было, словно кто-то вырезал их тупым ножом, оставив лишь зияющие сквозные дыры. Вместо мыслей – белое полотно… а решить, каким должен быть его следующий шаг, нужно. Нужно решить сегодня.

Остановившись возле двери, Натаниэль занес руку и легко постучал костяшками пальцев по дереву. Глухие удары эхом отскочили от каменных стен и расползлись по ту сторону покоев герцогини, однако в ответ лишь донеслась тишина. Снова стук, и снова ничего. Мужчина выдохнул, опершись рукой о дверь и опустил голову вниз – закрыл глаза, жадно глотая прохладный воздух. Тело начинала пробирать нервная дрожь.

Сколько, сколько раз еще необходимо богине ударить его мокрой плетью по обнаженной спине? Ладонь превратилась в кулак. Сколько несчастий и невзгод она еще преподнесет ему и всей его семье? Зубы стиснулись до мерзкого скрежета. Сколько… Сдавленное шипение сорвалось с уст. Почему богиня настолько кровожадна и зла по отношению к нему?!

За спиной раздались чьи-то шаги, ставшие ледяной водой для эльфа: по спине пробежались мурашки, заставившие мужчину отпрянуть от двери и выпрямиться, одернуть по привычке одежду и обернуться, чтобы предстать перед слугами под личиной непоколебимого герцога.

- Ровинада? – слегка потерянно произнес он, когда по лестнице поднялась эльфийка с крупным телосложением, отточенным в долгих годах тренировок с мечом; следом за ней вышла человеческая женщина с узором из морщин, что тонкой вуалью легли на ее лицо, и с ее появлением Натаниэль устало выдохнул: - Мередит…
- Мне передали, что Вы хотите видеть меня лично, господин Натаниэль, - низким голосом произнесла подошедшая эльфийка и посмотрела на старшую служанку, что искала на связке с подходящий ключ. – И также мне сказали, что госпожа Юнилия очень плоха.
- Да, это так, - герцог окинул взглядом старания Мередит: женщина, звеня ключами, с щелчком открыла дверь покоев эльфийки, за которой простиралась обжигающая темнота; он молча кивнул старшей служанке и посмотрел на Ровинаду. – Надеюсь, твое присутствие рядом с ней поможет ей выкарабкаться из этого состояния.
- Я сделаю все возможно, господин, - отчеканив каждое слово, женщина положила руку на сердце и слегка наклонила голову, желая вселить уверенность в сердце герцога.

Едва ступив шаг в темноту комнаты, мужчина застыл на месте, как каменная статуя, стоило ему только увидеть сквозь полумрак Юнилию: женщина, подобно фарфоровой кукле, сидела на пуховом одеяле обхватив колени руками и устремив пустой – почти что как у мертвеца – взгляд куда-то перед собой. Она не реагировала ни на что: ни на звон ключей в замке, ни на тихий скрип двери, ни на голоса, ни на вошедших в ее обитель людей. Эльфийка словно застыла во времени, словно…

В груди приятно защемило, а заполняя сквозную пустоту сладким наваждением мыслей.

…словно она умерла.

- Юнилия?.. – впервые голос эльфа дрогнул не то от страха, не то зарождающегося трепета внутри сердца, и от этого ему было тошно – противно от самого себя; он, бесшумно ступая, подошел к Юнилии и сел на край кровати, видя, как едва заметно вздымается ее грудь от дыхания. – Юнилия… - повторяя имя супруги, как мантру, он осторожно дотронулся ее плеча – боялся, что она рассыплется от его прикосновения, как цветок из хрупкого хрусталя, но эльфийка никак не отреагировала. – Юнилия, прошу Вас… - Натаниэль сел чуть ближе к своей супруге и, будто бы все еще сомневаясь в собственных решениях, спустя пару секунд заключил герцогиню в объятия, прижав ее к своей груди. – Вы не должны были этого знать, поскольку ничего еще неизвестно: прошло слишком мало времени, чтобы нам всем была известна истинная правда, а делать скоропостижные выводы не нужно, - он медленно провел рукой по спине Юнилии, чувствуя, как пересыхает от обжигающего волнения в горле. – Вы слышите меня, Юнилия? Ответьте…

В ответ – немая тишина, расползшаяся змеями по всей комнате. Герцогиня не говорила: она не хотела говорить, потому что тонула в собственном горе, что захлестнул ее пенящейся волной. Буквально еще немного, еще чуть-чуть, и женщина захлебнется, отдавшись в объятия смерти. И от этих мыслей у Натаниэля чаще забилось сердце. Нервно сглотнув вязкую слюну, он взглянул на Ровинаду и продолжил:
- Юнилия, прошу, поднимите взгляд: это Ровинада, возможно, Вы виделись пару раз – она из гвардии. И с сегодняшнего дня она будет сопровождать Вас как личный телохранитель. Поймите, Юнилия, это не столько моя личная прихоть, сколько необходимость, чтобы… - язык заплелся, запнулся, смяв следующие слова в неразборчивый ком, - защитить Вас.
- Для меня честь быть рядом с Вами, госпожа, - эльфийка, чей голос был подобен стали, встала на одно колено перед герцогиней и склонила голову в повиновении.

Слишком опасно было оставлять герцогиню, по чьим венам тек яд утраты близких, одну, и Ровинада, горда и храбрая воительница, могла стать ее спасением. Могла… Эльф взглянул на Юнилию, вновь провел рукой по спине. По крайней мере, ему хотелось верить, что именно эльфийка, другая женщина, а не мужчина, сможет разделить ее скорбь и спасти душу от страдания.

В мире у всего есть конец. Даже могучая скала, выпятив гордо гранитную грудь и встав, подобно храброму воину, перед сильными потоками ветра, медленно, незаметно для человеческого глаза, будет таять: пройдут тысячелетия, прежде чем холодный серый камень обратится в ничто, осев мелкой пылью на холодной земле. В мире нет ничего вечного.

И поэтому Натаниэль был в шаге от завершения собственной истории.

Богиня, гадко насмехаясь над страданиями винного герцога, безустанно подбрасывала ему тлеющие угли в постель в ночи, со злорадным упоением наблюдая, как они, кусая огненными клыками тонкую ткань белья, выплевывали всепожирающее пламя, оставляющее по всему мужскому телу багровые ожоги. Следом – оскверненная плеть, рассекающая кожу и отравляющая кровь, что разгоняло шумно бьющееся сердце. Мужчина молча корчился от боли – терпел, принимал все издевательства от своей судьбы, но с каждым днем удары по обожженной спине становились яростнее, свирепее и беспощаднее. Они заставляли эльфа, безропотного раба, встать на колени и склонить в бессилии голову, и Натаниэль опускался под натиском обстоятельств, давивших на него свинцовой тяжестью.

Первым ударом, за которым с остервенелым свистом последовал второй, стало исчезновении его дочери и супруги. Третий, воплотившийся в бесконечный кошмар, преследующий герцога в царстве снов, вспорол гнойные нарывы, смешавшиеся с алой кровью. Четвертый заставил жадно глотать воздух, поднимая со дна души вопиющие желания любви с мертвой плотью. От пятого удара тело пробрала лихорадочная дрожь: из тени аристократии, подобно голодной крысе, вылез тот, кто шантажом вынудил мужчину подписать договор о совместном сотрудничестве. Шестой уже ошметками сдирал отслаивающуюся кожу, ведь поиски Вильмы не приносили результатов, а Юнилия заживо умирала от горя. От седьмого вспыхнула еще одна винодельня, обжигающим пеплом осев в груди. И только восьмой, оголив бежевые кости, поставил его на колени – грязные руки, жаждущие легкой наживы, тянулись к испорченной крови его рода – Камилу, опустить голову и с легкостью осознать, что… выход есть, и он до смешного прост: нужно всего лишь, задержав дыхание и зажмурившись, ступить в темноту.

Один шаг, и забудется весь ужасающий кошмар пыток. Один шаг, и впереди ждет только мягкое спокойствие. Один шаг, и… вместо долгожданной безмятежности все тело пожрет паника.

Все оказалось не так, как ласково нашептывало Натаниэлю на ухо отчаяние: стоило только скрученной ткани обвиться вокруг шеи, впиться в нежную кожу, как в сердце огромной волной хлынул страх и ужас приближающегося небытия, заставивший мужчину рефлекторно вцепиться пальцами в сотканную петлю. Вместо слов с дрожащих губ срывался лишь сдавленный хрип – мольба о помощи, вопль о сожалении и раскаянии, что это была ошибка. Ошибка ценою в жизнь.

И кто бы мог подумать, что именно этот немой крик услышит тот, от кого герцог отмахнулся, как от больной дворняги.
Долгожданное забытие наступило, но ненадолго: на день или два, когда течение времени для Натаниэля стало чем-то несуществующим, словно оно было выдумкой стариков. Примерно через столько же воспоминания того дня стали всплывать перед глазами, раскрывая всю грязную правду. Тогда же мужчина, еще с трудом держась на ногах и едва ориентируясь в собственном доме, отправился в резиденцию, раскинувшуюся возле виноградных полей – знал, что там можно скрыться ото всех, спрятаться и жадно упиваться собственной жалостью и ничтожностью.

Только там невозможно было скрываться все время от целого мира – рано или поздно пришлось бы скинуть мантию тени и выйти снова в свет. Этого требовал его статус. Статус герцога, супруга и отца.

***

Одежда с высоким воротом, застегнутым на маленькие крючки, должна была скрыть от любопытных взглядом позорную метку смерти – след от грубой ткани, впившейся в горло, но небольшие кровавые подтеки, мелкими пятнами расползшиеся по белку глаза, невозможно было скрыть ни дорогим костюмом, ни украшениями, ни парфюмом. Это то, что выдавало в нем горькое отчаяние, подтолкнувшее к смерти, и именно поэтому Натаниэль, проходя мимо слуг, смотрел в пол.

Слабость все еще одолевала эльфа: он поднимался по лестнице неспешно, тонкими и бледными пальцами впиваясь в перила, и после нескольких шагов останавливался, чтобы перевести дух – сердце начинало бешено биться, чтобы не позволить истощенному телу упасть на холодный пол без сил. Он шел по коридорам опираясь рукой о стены – чувствовал легкую дрожь в коленях. Мужчина остановился возле нужной ему двери и тихо постучал, предупреждая о своем прибытии и негласно прося разрешения войти. Коснувшись холодного металла ручки, он осторожно отворил дверь.

- Юнилия? – с мягкой, но все же пустой, бесчувственной улыбкой эльф тихо вошел в кабинет Юнилии, где его уже ждала эльфийка. - Прошу простить, что не навещал Вас в последнее время – возникли неотложные дела, требующие моего решения, но слуги каждый день слуги рассказывали о Вашем самочувствии, - голос эльфа был тише обычного, более размеренный, будто бы слова давались ему с трудом. – И я рад, что Вы сейчас чувствуете себя лучше.

Изучающий взгляд скользнул по Юнилии, стоящей буквально напротив него, и мужчина почувствовал, как в ноги ударила дурманящая слабость – точно бы упал, не опрись рукой о ближайшее кресло. В миг дышать стало тяжело, словно на шею вновь легла петля, потому что легкие сжало невидимое нечто. И сердце в панике попыталось пробить ребра.

Юнилия… Ее образ словно сошел с кошмара, терзающего его по сей день, и от этого становилось дурно. Мысли сбивались друг с другом, путались, переплетались между собой, порождая образы, подпитываемые острой паникой. Это снова сон? Очередной кошмар? Тогда где же реальность, если он не может проснуться? Натаниэль через силу сделал глубокий вдох. Или же он все-таки мертв, а это – бред умирающего разума?..

- Простите, - с глупым, неуместным смешком произнес герцог, садясь на указанное эльфийкой место. – Вы хотели со мной о чем-то поговорить, верно?

Оказавшись перед своей супругой, мужчина, не стирая безэмоциональной улыбки с лица, смотрел на эльфийку и слушал. И чем дольше слушал ее, тем сильнее таяла, подобно восковой свечи, эта пустая улыбка, оставляя после себя лишь неописуемую тяжесть, сковавшую сознание стальными цепями: он видел, как мучается Юнилия, как терзают ее голодные мысли-звери, но ничего не мог с этим сделать – женщина уже все давно решила и для себя, и для него.

Когда она оказалась рядом с ним, заглянула в его глаза, обхватив лицо герцога кровавыми ладонями, на мгновение взгляд мужчины прояснился. Он смотрел на герцогиню, не в силах вымолвить и слово, но когда ее холодная рука скользнула за высокий ворот кафтана, коснулась уродливой метки удушения, Натаниэля тотчас пробрал холодный пот. Он отвернулся от лица эльфийки и хотел было смахнуть с шеи ее пальцы, с раскаянием ощупывающие грубые следы скрученной веревки, однако только перехватил ее кисть и… сразу же отпустил – она сама отпрянула от него, заканчивая свою речь.

- Юнилия, Вы просите от меня невозможного, - произнес герцог, под давлением слабости вставая с кресла, - но я все равно подпишу его, потому что именно этого Ваша душа требовала все двадцать лет нашего брака, - устало выдохнул Натаниэль, опершись руками о край стола. – Как только Вы отнесете его, нас не будет связывать больше ничего, кроме тени моей фамилии... – забрал письмо и вскрыл конверт, ломая алую печать; он помотал головой из стороны в сторону и продолжил, не позволив герцогине вставить и слово возмущения, способное взрастить в его сердце семена сомнения и неуверенности. – Нет, Юнилия, я его подпишу именно сейчас, потому что не смогу выполнить Вашу просьбу: такой, как я, неспособен никого любить и также обречен на вечное страдание.

Он вынул из конверта сложенное пополам письмо, развернул его и, посмотрев на чернильные строки слов, почувствовал обжигающую горечь в горле. Герцог слабо усмехнулся, скользнув безжизненным взглядом по листу до места, где должна была расцвести его подпись. Все было как во сне… за исключением одного – он позволит ей уйти. Добровольно.

Натаниэль прошел за часть стола, где стояли неубранные герцогиней письменные принадлежности. Встал, словно собираясь с мыслями, и положил письмо перед собой. Дрожащей от усталости рукой мужчина поднял гусиное перо, окунул его заостренный кончик в склянку с чернилами и коснулся им желтого листа, с тихим шорохом и шелестом выводя витиеватым почерком собственное имя, фамилию. Замерев на мгновение, будто бы наблюдая за тем, как медленно высыхала на шершавой поверхности бумаги черная жидкость, он осторожно убрал руку от письма и заметил небольшое пятно-кляксу. Выдохнул – ничего, не страшно. Эльф поднял документ со стола и… не протянул его сидящей рядом эльфийке, а вместо этого заговорил, лишь слегка сжимая край бумаги обескровленными пальцами:
- Я... не прошу Вас меня понимать, не прошу сочувствовать, но прошу выслушать меня перед тем, как Вы покинете эти стены раз и навсегда, - голос мужчины дрожал, словно натянутая до предела нить, готовая вот-вот лопнуть от натуги, но даже так Натаниэль пытался изо всех оставшихся сил держаться прямо – как учили его родители. Это была его привычка. - Это будет моя последняя просьба.

Он вновь направился в сторону кресла и, положив письмо на стол рядом с собой, сел. Наклонив корпус и опустив руки на колени, Натаниэль молчал – только тяжелое дыхание угнетающе скребло по стеклу тишины. Стук сердца, в панике бьющегося в клетке из ребер, гулким эхом отдавал в ушах, заставлял пульсировать виски и поднимал со дна души парализующий страх. Эльф сжал пальцы, поджал губы и закрыл глаза. Сложно, сложно раскрыться, если жизнь заставляла сжиматься и скрываться. Сложно переступить через себя, представив перед Юнилией образ собственной жизни. Сложно… но необходимо.

Горечь сковывала горло, мешала дышать: мужчина, коснувшись изуродованной веревкой шеи, провел рукой по ней, пытаясь сглотнуть вязкую слюну. Сделал рваный вдох и заговорил, не поднимая головы.

- В детстве я… видел смерть. Смерть женщины, упавшей в объятия снега, с открытыми пустыми глазами и белеющей кожей. Она была прекрасна, ужасно красива, и я невольно запомнил этот образ смерти, что продолжает преследовать меня по сей день. Сколько раз бы я не вспоминал тот миг, каждый раз мне становилось дурно от собственного восхищения перед смертью, перед… ней. Вы меня не поймете, никто не способен понять, но мысль о том, что она словно застыла во времени, сводила с ума: ее красота больше не сможет увянуть, как капризный цветок, она останется в памяти у родных и близких неизменной. И всякий раз я искушался сильным соблазном прикоснуться к ней, как к дорогому янтарному украшению. Знали бы Вы, Юнилия, как тогда билось мое сердце и как оно все еще трепещет в груди, когда я вижу мертвые тела. Ни одна живая женщина не вызывала во мне столько чувств, сколько...

Дышать стало невозможно – грудь раздирало пламенной болью изнутри, обжигало легкие, вынуждая эльфа жадно глотать воздух. Было тяжело мыслить, а говорить – еще сложнее: дрожащий от нервного напряжения голос стал стихать, переходить в едва слышный шепот. Руки тотчас закрыли лицо, скользнули по нему вниз, словно пытаясь смахнуть с него пыль страха. Эльф выпрямился, испуганно уставившись в стену. Нет, нужно было идти до конца. Нужно было рассказать все, чтобы Юнилия знала ужасающую правду о нем – этого поступка требовала измученная душа.

- Я боялся сближаться с Вами, Юнилия, - Натаниэль поднял свой взгляд, полный беспомощности и жалости, на Юнилию, - боялся и Вас, и самого себя, потому что... потому что Вы похожи на тот сводящий с ума образ, - не вынес, не вытерпел – вновь отвернулся, потупив взор. – Да, это правда, что я решил взять Вас в жены из-за личных и эгоистических соображений, ведь я не смог — и, думаю, никто другой на моем месте тоже не смог бы — вынести вида дома, что медленно обращался в прах. Выращенный в семье, где чувство долга и обязанностей стояло выше личных чувств, я был свято уверен, что справлюсь с новой ролью супруга и отца, но стоило только мне увидеть Вас и провести с Вами первые дни вместе... как осознал, что глубоко ошибался, - он сжал руки в кулаки, но следующую секунду их расправил: поднес одну руку к груди, а второй стал нервно дергать металлическую запонку на рукаве. – Все эти годы я сторонился Вас, пытаясь бороться с сами собой: боялся, что животные желания могут взять надо мною вверх, и тогда причиню Вам вред. Я не смог стать Вам супругом, и поэтому дал взамен Вам свободу: будь у Вас любовник или даже несколько на стороне, я бы об этом узнал, но не был бы против — Вы могли найти утешение в ком-нибудь другом. Могли, но... почему-то не захотели. Я также был готов потакать любой прихоти, даже самой абсурдной, но и даже здесь Вы проявили волевой характер, отказавшись от моей помощи.

Герцог опустил руки обратно на колени и замолчал. Он пытался сквозь грохот собственного сердца поймать ускользающие мысли, но получалось ухватиться за этот тонкий хвост-нить не сразу. На несколько секунд в кабинете эльфийки повисла давящая гробовая тишина, прежде чем мужчина, собиравшись с остатками сил, продолжил говорить.

- Когда же родилась Вильма, Вы знали, что я был огорчен, но Вы не знали причину этой печали — боялся, что она будет похожа на Вас. И все же стала, - впервые за весь свой монолог Натаниэль мягко улыбнулся, несмотря на застывшее страдание в глубине серых глаз. – Стала Вашей копией, такой же прекрасной, подобно зимней розе.

Хозяин поместья поднялся с кресла и взял письмо в руки, сложив его и вновь спрятав его в конверт. Взгляд застыл на сломанной печати, до которой он невольно захотел дотронуться, почувствовать твердость рыхлого воска, потому что обратного пути не было. Ни для кого. Уже слишком поздно оглядываться назад.

Он повернулся к Юнилии и, затаив дыхание, заглянул к ней в голубые глаза с надеждой и отчаянием, бурлящими в его душе. Сделал первый шаг к ней навстречу, маленький и неуверенный.

- Будь я мужеложцем, все было бы проще, но нет... судьба велела мне любить только смерть и вожделеть только ее. Знали бы Вы, Юнилия, сколько ночей я провел стоя на коленях, обращаясь к небесам с мольбой о помощи, но вместо нее я лишь терпел насмешки.

Подойдя к Юнилии ближе, он встал перед ней, застыв в немой нерешительности. Смотрел на нее долго и пристально, пытаясь успокоить собственное сердце, что каждым ударом разносило по всему телу сильную слабость, частым дыханием.

- Я исполнил Ваше прошлое желание, точнее, желание Вас из прошлого — Вы знаете обо мне то, что я никогда бы не осмелился рассказать другим. Поделился с Вами той ношей, которая давит на меня всю жизнь, и теперь Вы вольны распоряжаться с этим знанием так, как считаете нужным. Я отпускаю Вас, Юнилия, теперь Вы свободны от Ваших обязательств и меня, - он вложил конверт в женские руки. - Найдите свое счастье после стольких лет мучений, Вы этого заслуживаете, не я, и… прощайте.